«Я убит подо Ржевом…» Проникновенные строки стихотворения Александра Твардовского этим летом обрели особое звучание в связи с открытием на месте Ржевской битвы мемориального комплекса, ставшего символом вечной памяти и участникам сражения, и всем советским солдатам. Впечатляющий монумент в виде воспарившего ввысь воина, был создан по инициативе ветеранов, воевавших здесь в 1942-1943 годах, а деньги на него присылали со всех уголков России.
Торжественная церемония открытия из-за пандемии коронавируса была перенесена с 9 мая на конец июня, так что только летом все смогли увидеть 25-метровую фигуру солдата, словно растворяющегося в воздухе среди журавлиной стаи. Обозреватель журнала ВОМС встретилась с авторами мемориала — скульптором Андреем Коробцовым и архитектором Константином Фоминым.
Как добавлялась душа
— Андрей, Константин, как к вам пришла идея такого памятника, грандиозного и в то же время до слез волнующего?
Андрей: Все было сложно. Первый тур конкурса на монумент мы вместе со всеми не прошли, потому что проект у нас был другой — раненый солдат, поднимающий знамя. Жюри аннулировало этап, немного изменились условия, главным тезисом стало: «Добавить души». И в тот момент мы поняли, что нужно серьезнее, глубже проникнуть в тему. И начали больше напитываться информацией. Я для себя выбрал ориентиром стихотворение Твардовского, а Костя смотрел фильмы…
Константин: «Балладу о солдате».
Андрей: Да. И мы поняли, что должна быть растворяющаяся в воздухе фигура — как олицетворение души. А добиться «растворения» в эскизах сразу не получалось, фигура распадалась на какие-то лохмотья, выглядело не очень красиво… И пришла идея с журавлями.
— Кто предложил первым?
Константин: У нас почти все в обсуждении рождается. Каждый проект собираемся, накидываем какие-то мысли, часто странные. Мы не боимся высказать любую идею, пусть даже она кажется сначала нереализуемой. Здесь, в принципе, так же было.
Если буквально трактовать стихотворение Твардовского, то там повествование идет от лица солдата, который погиб и размышляет, победили ли наши, либо враг уже под Москвой, либо мы там прорвались в Германии… И, если опять же буквально, то это дух, который воспарил над полем боя. Мы прикидывали: эта идея растворения тогда очень логична, а вот о составных частях — на что он может распадаться? Арматура, может, кусочки ткани, какие-то другие фрагменты разлетающиеся? Ну, потом стали тоже все подряд слушать, смотреть. Раз! — песня «Журавли». А почему нет? Символ давний, и вот они, птицы, разлетаются, переплетаясь, образуют фигуру солдата.
— Вы оба молоды, как вам удалось проникнуться духом того тяжелого, кровавого времени?
Андрей: В академии имени Глазунова нас учили, что, когда работаешь над какими-то персонажами, нужно погрузиться в тему, постараться пропустить это через себя. Поэтому мы и читали, смотрели фильмы. Достаточно много материала перелопатили. На меня очень большое впечатление произвела поездка на место боев, в лагерь поисковиков. Передо мной было много гробов с останками солдат, когда видишь их перед собой, понимаешь: родись ты в то время, попади в эту «мясорубку», лежал бы в одном из них... Там для меня стерлись какие-то границы, и этих 75 лет со дня Победы как ни бывало. Такое ощущение, что это произошло вчера. Можно сказать, что место подпитало.
Константин: Эта тема ведь очень близка нам. В России нет семьи, где не было человека, не воевавшего на Великой Отечественной, эта война коснулась всех. У меня дедушка, бабушкин брат Георгий Михайлович Елизаров, дошел до Берлина, завершил войну в звании капитана, был участником парада Победы на Красной площади. Ну, и конечно, все эти рассказы, семейные легенды впитывались. В детские годы смотрел фильмы о войне, надевал на себя фуражку, оставшуюся от деда, китель. И в таком виде с другом 9 мая просто ходил по городу. Это было классно. Я тепло вспоминаю это время. Мне кажется, все это в воздухе витает, это эхо войны еще до сих пор слышно, в каждом оно находит отклик…
А если про мемориал, то мы старались сделать его современным и не похожим ни на какой другой. Есть несколько крупных памятников советскому солдату, мы посмотрели их и подумали, что их язык, скорее всего, непонятен сегодняшним молодым людям. А ведь каждый должен прийти на это место, обомлеть и хотя бы на какое-то мгновение почувствовать себя участником этого сражения. Чтобы какието воспоминания сработали, рассказы родственников, бабушек, дедушек. Вот это все должно в нем внутри всплыть… И еще мы хотели бы создать такой пацифистский проект, который был бы такой прививкой, инъекцией против повторения случившегося.
Глаза видны, а уши — нет
— Когда вы узнали, что победили в конкурсе, что почувствовали?
Константин: Никакой радости, кажется, вообще не было, и так всегда бывает.
— Почему? Усталость?
Андрей: Может быть, потому… Мы на победу не рассчитывали, но мы надеялись на нее. Или нет, верили, но не надеялись, так правильнее. Хотя понимали, что шансы есть.
Константин: Мы ведь в каждый новый проект стараемся добавлять элемент новаторства. Для нас важно делать то, что мы еще ни разу не делали. В этом, на мой взгляд, принцип искусства, его смысл: делать что-то новое, принимать новый вызов, находить новые решения. И когда мы узнали, что победили, мне кажется, какой-то скептицизм был, вроде «А как теперь реализовать проект в таком масштабе?» Потому что такой размер не делали не только мы, но и другие современные скульпторы. Есть больше только памятник Петру I Зураба Церетели, но Церетели сейчас почти не практикует. А из действующих художников за такой масштаб никто не брался.
Андрей: Тут даже посоветоваться не с кем было.
— Но все же приступили. Что было самым сложным при воплощении замысла?
Андрей: Тяжеловато было первое время понять, как работать с этим объемом, потому что я до этого лепил большие портреты, например, Сергея Рахманинова, но все равно, там можно было дотянуться до ушей. А здесь ты стоишь на лесах, лепишь голову, у тебя перед глазами нос, до глаз ты еле дотягиваешься, а ушей уже не видишь. И не понять, как с этим работать. Приходилось спускаться и смотреть, запоминать, взбираться. Потом опять спускаться, смотреть, то ли я сделал. И так все время.
Константин: И еще добавлю, что что Андрей и команда скульпторов лепили три части: плечевой пояс с головой, потом средняя часть и отдельно журавли с несколькими фрагментами. То есть все трети нужно было сделать так, чтобы они потом сошлось при формовке и сваривании, чтобы одна форма плавно, без смещений, переходила в другую. Я помню, как ребята с этим мучились. Потом волновались, потому что до открытия целиком мы памятник не видели…
Андрей: Да, сначала, пока шел монтаж, были возведены леса, и все было закрыто баннерами. Можно было увидеть только какой-то ярус. А всю картину не понять. Поэтому только, когда мы на церемонии открытия оказались, смогли все в целом увидеть.
— Увидели и как? Тут-то обрадовались?
Андрей: Наверное, да. Открытие из-за пандемии откладывалось, а в таких случаях даже законченная работа тебя не отпускает, потому что точки не поставлено. И это тянуло. Хотелось поскорее открыть, и, когда мы приехали, подошли, посмотрели, я подумал: «Ну, не так уж и плохо».
Константин: Было волнительно, но мы там не хорохорились. Ну, открылись, все нормально. Президент России был, еще высокие лица. Конечно, сразу начинаешь думать: «Тут подмести можно было почище, тут подкрасить, тут дерево посадить». Но все равно, получилось, по-моему, даже лучше, чем задумывалось.
— Как отреагировал глава государства, сказал что-то?
Константин: Владимир Владимирович, на мой взгляд, был искренне удивлен смелостью проекта, ему очень понравилось. Он несколько раз поблагодарил за этот проект и сказал, что мемориал современный и очень точный.
— Что касается мнения россиян, то, насколько мне известно, были, в основном, хорошие отзывы, негатива мало…
Константин: Все было…
Андрей: Всякие приходили, и тут хорошо, что не было равнодушных, это мне понравилось. Были и положительные комментарии, и такие, что… Некоторые люди матерщиной крыли. Не всегда аргументировали, я не знаю, стоит ли показывать… (тянется к смартфону)
Константин: Не, не показывай. Просто безосновательно, а потом совсем гадости, вплоть до «пальцы тебе переломать». Но что важно: этот проект хвалили люди разных политических взглядов. Даже те, кому не нравилось, что он связан с государством, художественную часть, исполнение оценили высоко.
— Константин, вы где-то обмолвились, что возможно продолжение работ по мемориалу. В самом деле так?
Константин: Сейчас есть основания надеяться, что проект может продолжиться. Тут вопрос политической воли, больших денег. Тем более, что с коронавирусом ситуация осложнилась. Не знаю точно, пока только так – есть основания надеяться.
Первый успех стал путеводной звездой
— О важном выборе: Андрей, вы из семьи, в которой не было ни архитекторов, ни скульпторов. Как пришло желание стать тем, кем вы стали?
Андрей: Мне кажется, главная заслуга в этом моих родителей. Мои самые первые детские воспоминания связаны с пластилином, я помню, как мы сидели с папой и лепили каких-то персонажей из мультфильмов. Мне это нравилось. Родители это разглядели и отдали меня в художественную школу, мы жили тогда в Губкине, на Белгородчине. Но я сам всегда воспринимал это как хобби, нравится, и все. Не представлял, что это станет моей профессией. Когда уже в старших классах начал задумываться, куда поступать, родители предложили идти дальше по художественной части и выбор вуза — академии живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова — тоже был сделан ими. За что им, конечно, большое спасибо.
— А у самого у вас какие были варианты?
Андрей: Хотел быть музыкантом (улыбается). На гитаре играл. Но в итоге я рад, что стал скульптором.
— Константин, а у вас как?
Константин: В чем-то похоже. Я с детства не мечтал стать архитектором. Жил в Электростали, занимался музыкой: учился в музыкальной школе, поступил в музучилище по классу баяна. Но у меня все ноты были изрисованы, душа требовала визуального искусства. Я поступил в художественную школу, а потом наш директор Геннадий Андреевич Самоходкин, замечательный наставник, окончивший художественно-графический факультет Московского пединститута, говорит мне: «Туда поступай, пробуй». Я так и сделал, но быстро понял, что перспективы вуза не соответствуют моим амбициям, и начал готовиться к поступлению в академию Глазунова. И встал перед выбором: «На какой факультет, на живопись или архитектуру?» Потому что работы художника взаимодействуют с небольшим количеством людей. А архитектура, она везде, человек в ней живет постоянно. И когда ты что-то рисуешь, придумываешь, потом видишь это на бумаге, а после еще и в объеме, в реальности – это кайф, непередаваемые ощущения. И я подумал, что все-таки на архитектурный. Я поступил и был очень рад этому. Это мое призвание, я просто дольше к этому шел, чем, например, дети из семей архитекторов.
— Как родился ваш тандем?
Андрей: Получается, мы учились в одной академии и жили в общежитии в соседних комнатах. А познакомились и сдружились на почве интереса к музыке. В шахматы играли. И в какой-то момент подумали, почему бы нам не поучаствовать в конкурсах, для которых нужны архитектор и скульптор. И все как-то сложилось само собой.
— Что особенно запомнилось из первых совместных проектов?
Константин: Есть такая история… У нас на втором курсе была команда, человек семь вместе с нами. Был объявлен большой конкурс «Наше Отечество», не на реализацию памятника или комплекса, а просто на идею. Мы решили попробовать, собрались всемером и начали проектировать, лепить. Заявились на этот конкурс, ни на что особо не рассчитывая, как говорится, со слабоумием и отвагой. И сразу стали лауреатами. А все проходило в «Манеже», дипломы нам вручал актер Василий Лановой, потом в «Метрополе» фуршет. Не знаю, насколько это интересно, но именно тогда мы получили «прививку» успеха. Осознали, что это возможно, мы можем. Это был для нас знаменательный старт. Думаю, с этого момента мы и никак не остановимся (улыбается). Хотя потом были несколько лет в этом плане тяжелых, с поражениями, бедностью, та первая победа была как путеводная звезда, которая светила нам и не давала опустить руки.
Андрей: Особенность этого конкурса была в том, что выигравшие проекты и не должны были реализовываться, это все для выставки. И наш проект был чересчур фантастический. Потом было сложно от этого отойти. Мне кажется, конкурсы — это лучшая школа после окончания вуза. Ты приносишь работу, смотришь, что представили другие, и если не выигрываешь, то анализируешь, разбираешься, чем твое предложение уступает победившему. Мы очень долго не могли отойти от некой надуманности, определяли для себя свою нишу — что можем, что нет, в чем надо совершенствоваться. Мне кажется, мы еще не остановились в этом процессе.
Что движет героями?
— Андрей, к вам такой вопрос: вы говорили, что интересуетесь темой большого подвига, преодоления страха. Вы отмечали, что это геройство отчасти противоестественно для человека. Почему так считаете?
Андрей: Потому что у нас есть инстинкт самосохранения, он один из главных. И интересно, что происходит с человеком, когда он, вопреки своей природе, решает пожертвовать собой во имя чего-то. Для защиты семьи, родины, товарищей, которые тоже бегут на этот дзот. Это истинный героизм и это очень интересно.
— А к чему-то пришли в собственных изысканиях?
Андрей: Мне кажется, это не должно быть безрассудством, чтобы вот просто так: «Надо совершить подвиг». Это должна быть ситуация, должно быть оправданно, и я так и не нашел ответа пока… Но просто интересно ставить себя на место изображаемого персонажа и думать. Это со времен учебы еще, у меня малый диплом академии за скульптуру Евпатия Коловрата, легендарного русского богатыря, главный диплом — за героя чеченской войны Евгения Родионова, не изменившего Родине, воинскому долгу и вере. Ставишь себя на его место и думаешь… У меня большие сомнения на тот счет, смог бы я выдержать плен и пытки, как он. Хочется думать, что смог бы, но… Не знаю.
— Андрей, вы родились в Джезказгане, выросли в Белгородской области, Константин, вы родом из Электростали. Какие у вас отношения с Москвой?
Андрей: Конечно, очень интересный город. Я, когда впервые приехал сюда из маленького Губкина, где нет сложной архитектуры, просто пятиэтажки, долгое время не мог насмотреться на всю красоту. Ходил и разглядывал здания, они прямо притягивали. Смотрел, как решены общественные пространства. Постепенно, мне кажется, Москва становится все лучше и лучше. Помню радость, когда лет десять назад убрали жуткие ларьки, мы тогда жили на Чистых прудах, там вообще безобразие творилось. Мне нравятся пешеходные зоны, особенно те, что у Большого театра, где Кузнецкий мост. Там одно здание с большой аркой, так я могу довольно долго простоять, просто глядя на его пропорции, они там такие… хитрые.
Константин: Я Москву очень люблю. С раннего детства ездил с родителями на Измайловский рынок, там вещи покупали. Потом я уже стал посещать курсы в педагогическом, на «Коломенскую» наведывался к художнику. И потихоньку начал себя чувствовать в Москве, как говорится, своим. А потом в общежитии шесть лет жил на Чистых прудах. Представляете, дом на Сретенском бульваре, мы влезали на его крышу жарить шашлыки, нам вся Москва была видна! Непередаваемые ощущения.
Сейчас в городе, считаю, происходят многие правильные процессы. Обустраиваются общественные пространства, преобразовываются набережные Москвы-реки. Нужно поворачивать город к пешеходу, к жителям, и в этом плане движение есть, я только за то, чтобы это происходило побыстрее.
